2. Круговращение и средоточие

Объединение противоположностей [См. мои рассуждения на эту тему в "Психологических типах", V.] на более высоком уровне, как уже отмечалось, дело совершенно не рациональное; столь же мало оно является предметом волеизъявления. Это процесс психического развития, выражающий себя в символах. Исторически он всегда изображался символами, да и сегодня в индивидуальном развитии личности он получает наглядное выражение посредством символических фигур. Этот факт стал мне ясен из следующих наблюдений. Продукты спонтанных фантазий, о которых мы говорили выше, интенсифицируются и постепенно концентрируются вокруг абстрактных картин, очевидным образом представляющих собой "начала", настоящие гностические "археи". Там, где фантазии выражены главным образом в мыслительной форме, появляются интуитивные формулировки для смутно ощущаемых законов или принципов, которые поначалу охотно драматизируют или персонифицируют. (Об этом будет сказано ниже.) Если фантазии изображаются в виде рисунков, то возникают символы, относящиеся преимущественно к так называемому типу Мандалы [[Белее детальное освещение понятия мавдалы см. у Юнга в: Об эмпирических проявлениях процесса индивидуации; О символике мандолы и Мандалы.]. Мандала значит "круг", а более специально "магический круг". Мандалы не только широко распространены на всем Востоке, но в изобилии засвидетельствованы и у нас в средневековье. Для христианства они характерны прежде всего в эпоху раннего средневековья, когда их изображали преимущественно с Христом в центре и с четырьмя евангелистами или их символами в осевых точках. Это представление, безусловно, очень древнее, ведь и египетский Гор с его четырьмя сыновьями изображался именно так [См. Wallis Budge, The Gods of the Egyptians.]. (Гор и его четыре сына, как известно, близко связаны с Христом и четырьмя евангелистами.) Позже ясная и в высшей степени интересная мандала появляется в книге Якоба Бёме о душе [Viertog Frasen van derSeelen Urstand... Эта мандала воспроизведена в: Zur Empiric des Individuationsprozesses к р.316.]. Там совершенно откровенно речь идет о психокосмической системе с сильным христианским уклоном. Бёме называет это изображение "философским глазом" [Ср. китайской представление о свете небес, помещающемся между глазами.] или "зерцалом мудрости", причем явно имеется в виду высшее откровение тайного знания. По большей части речь идет о форме цветка, креста или колеса с ярко выраженной склонностью к четверице (напоминающей пифагорейскую Тетрактиду, основное число). Такие мандалы можно видеть и в культовых рисунках на песке у пуэб-лос [Matthews, The Mountain Chant: A Navajo Ceremony, и Stevenson, Ceremonial of ffag'eiti Daiffis.]. Но самыми красивыми мандалами владеет, конечно же, Восток, и особенно тибетский буддизм. Символы нашего текста представлены такими мандалами. Я находил рисунки мандал и у душевнобольных, и притом таких, которые не имели ни малейшего понятия об этих связях [Мандалу одной сомнамбулы я привел в: Ober die Psychologie und Pathologie sogenannter ok/cutter Phanomene [0 >психологии и патологии так называемых оккультных феноменов. Парагр. 65.].
Несколько раз я наблюдал среди моих пациентов женщин, которые не рисовали мандалы, а танцевали их. В Индии есть соответствующий термин: mandala nritya танец мандалы. Танцевальные фигуры выражают тот же смысл, что и рисунки. Сами же пациенты мало что могут сказать о смысле символа мандалы. Они только зачарованы им и каким-то образом находят его место относительно субъективного душевного состояния, и делают это весьма выразительно и эффективно.
Наш текст обещает "открыть тайну Золотого Цветка Великого Единого". Золотой Цветок это свет, а свет небес есть дао. Золотой Цветок символ мандалы, с которым я уже часто сталкивался у пациентов. Они или чертили его в плане, т.е. в виде правильного геометрического орнамента, или же рисовали в панораме как цветок, из которого появляется растение. Это растение чаще всего представляет собой структуру, изображенную светящимися, огненными красками, которая выступает из окружающей ее тьмы и несет сверху световой цветок (символ, подобный рождественской елке). Такой рисунок как раз и выражает возникновение Золотого Цветка, ведь, по "Hui Ming Ging", "зародышевый пузырек" есть не что иное как "желтый замок", "небесное сердце", "терраса жизненной силы", "дюймовое поле дома размером в фут", "пурпурный зал нефритового города", "темная теснина", "пространство прежних небес", "драконий замок на дне моря". Он называется также "пограничной областью снежных гор", "пратесниной", "царством высочайшей радости", "страной без границ" и "алтарем, на котором воздвигнуть! сознание и жизнь". "Если умирающий не ведает этого зародышевого места, утверждает "Hui Ming Giny, то он не обретает единства сознания и жизни в течение тысяч рождений и десяти тысяч мировых эпох" [См. p.117f. [соответственно р.77: Tai I Gin Ниа Dsung Dschi].].
Начало, в котором все сущее еще находится в единстве и которое поэтому является и наивысшей целью, пребывает на дне моря, во мраке бессознательного. В этом зародышевом пузырьке сознание и жизнь (или "сущность" и "жизнь" sing-ming) еще образуют единство, будучи "нераздельно смешаны, как семя огня в печи для обжига". "Внутри зародышевого пузырька огонь Владыки". "Все мудрые начинали свое деяние" с зародышевого пузырька [1.e., p.118f.]. Заслуживает внимания огневая аналогия. Мне известен рад европейских изображений мандалы, в которых нечто словно бы окруженный пеленами зародыш растения плавает в воде, а из глубины в него проникает огонь, инициирующий рост и тем самым обусловливающий возникновение большого золотого цветка, вырастающего из зародышевого пуэырька.
Эта символика относится к разновидности алхимического процесса очищения и облагораживания; тьма порождает свет, из "свинца водяной местности" вырастает благородное золото, бессознательное становится осознанным в качестве процесса жизни и роста. (Полнейшей аналогией выступает индийская кундалини-йога [См.: Avalon, The Serpent Power.].) Таким образом происходит объединение сознания и жизни.
Когда мои пациенты рисуют такие картины, то это, конечно, вызвано не внушением, ибо такие картины рисовались задолго до того как мне стали известны их значение или их связь с опытом Востока, тогда абсолютно мне чуждым. Они появлялись совершенно спонтанно, и притом из двух источников. Один источник бессознательное, которое производит такие фантазии спонтанно; другой источник жизнь, которая, будучи переживаема с полной самоотдачей, дает предощущение самости, индивидуальности сущности. Последнее переживание выражается в рисунке, первое побуждает к самоотверженности в жизни. Ибо в полном соответствии с восточным подходом символ мандалы не только является выражением, но и действует сам. Он оказывает обратное воздействие на своего творца. В нем сокрыта древняя магическая сила, так как изначально он происходит от "заповедного круга", от "заколдованного круга", магия которого сохранилась в бесчисленных народных обычаях [Сошлюсь на превосходное собрание у Кнухеля, Die Unmandtung in Kult, Magie und Rechtsbrauch.]. Этот образ имеет явную цель провести "sulcus primigenius", магическую борозду, вокруг центра templum, или temenos (священного округа) сокровенных глубин личности, чтобы воспрепятствовать "излиянию" или апотропеически предохранить от соскальзывания в сторону внешнего мира. Такие магические обычаи не что иное как проекции душевного события, которые находят здесь свое обратное применение к душе как некий вид околдовывания собственной личности. Это поддержанный и опосредствованный образным действием возврат внимания или, лучше сказать, участие во внутреннем священном округе источнике и цели души, содержащем в себе то самое некогда имевшееся, но затем утраченное и вновь обретенное единство жизни и сознания.
Единство того и другого есть дао, символом которого является находящийся в центре белый свет (подобно тому как это имеет место в "Бардо Тходол" [Evans-Wentz, Das tibetanische Totenbuch]). Этот свет обитает в "квадратном дюйме", или "лице", т.е. между глаз. Здесь наглядно выражена "творческая точка", непротяженная интенсивность, мысленно совмещаемая с пространством "квадратного дюйма", символом протяженности. То и другое вместе есть дао. Сущность, или сознание (sing) выражается световой символикой и потому выступает в качестве интенсивности. Отсюда хизнь (ming) можно отождествить с экстенсивностью. У первого характер ян, у второй
инь. Вышеупомянутая мандала 15-летней девочки-сомнамбулы, которую я наблюдал тридцать лет тому назад, имеет в центре изображение непротяженного "источника жизненной силы", в ходе эманации непосредственно сталкивающегося с противоположным пространственным принципом в полном соответствии с основной китайской идеей.
"Обхаживание", или circumambulatio, выражено в нашем тексте через идею "круговращения". Круговращение не простое движение по кpyгy, а такое, которое несет, с одной стороны, значение выделения священного округа, а с другой значение фиксации и концентрации; колесо солнца начинает свой бег, т.е. солнце оживает и начинает свой путь, иными словами, дао начинает действовать и берет водительство на себя. Деяние переходит в недеяние, т.е. все периферическое подчиняется приказу центра, поэтому сказано: "Движение
другое имя для владения". Психологически это круговращение соответствует "хождению по кругу вокруг себя самого", причем очевидным образом в оборот берутся все стороны собственной личности. "Полюсы света и тьмы приходят в круговое движенье", т.е. возникает смена дня и ночи. "Свет рая сменяется глубокой ужасною ночью"["Фауст", Пролог в небесах.].
Это круговое движение, следовательно, имеет также моральное значение оживотворения всех светлых и темных сил человеческой природы, а вместе с тем и всех психологических противоположностей, какого бы рода они ни были. А означает это не что иное как самопознание путем самовысиживания (у индусов "тапас"). Подобное исходное представление о совершенном существе совпадает с платоновским со всех сторон круглым человеком, в котором и половые различия образуют единство.
Одной из лучших иллюстраций сказанного может послужить тот образ, в который Эдвард Мэтланд, сотрудник Анны Кингсфорд, облек свое центральное переживание [Я обязан этими сведениями моей уважаемой коллеге д-ру Беатрис Хинкл из Нью-Йорка. Книга озаглавлена: Anna Kingsford, Her "ife, "etters, Diary and Work. CM. главным образом p.l29f.]. Насколько это возможно, я следую его собственным словам. Он обнаружил, что при размышлении о какой-либо идее становятся, так сказать, видимыми длинные вереницы родственных идей, и будто бы вплоть до их собственного источника, которым для него выступает божественный дух. Посредством концентрации на этих вереницах он сделал попытку проникнуть к их первоисточнику.
"У меня не было ни знаний, ни опыта, когда я решился на эту попытку. Я просто экспериментировал с этой способностью... сев за письменный стол, чтобы записывать события в их последовательности, я решил зафиксировать свое внешнее и периферическое сознание, не заботясь о том, насколько далеко я могу зайти в свое внутреннее, центральное сознание. Я ведь не знал, смогу ли вернуться к первому, раз уйдя от него, или вообще припомнить эти события. В конце концов мне это удалось разумеется, с большим трудом, потому что напряжение, вызванное усилием удержать одновременно обе крайних точки сознания, было очень велико. Вначале я чувствовал себя так, будто взбираюсь по длинной лестнице'от периферии к центру системы, которая была одновременно моей собственной, Солнечной и космической системами. Эти три системы были различны и все же тождественны... Наконец последним усилием мне удалось сконцентрировать лучи своего сознания в фокусе. И в то же мгновение передо мною, словно внезапная вспышка, сплавившая все лучи в одно целое, возник чудесный, несказанно сияющий белый свет, чья сила была столь велика, что меня почти отбросило в сторону... Хотя я ощущал, что мне нет необхдимости исследовать этот свет более внимательно, я все же решил снова убедиться в этом, пытаясь проникнуть взором в этот блеск, почти меня ослеплявший, чтобы посмотреть, что в нем. С большим трудом мне это удалось... Это была двойственность Сына... сокровенное стало откровенным, неопределенное определенным, неиндивидуированное индивидуированным, Бог Господом, своей двойственностью свидетельствующим, что Бог есть как субстанция, так и сила, как любовь, так и воля, как женское, так и мужское, как Мать, так и Отец".
Он обнаружил, что Бог есть Двое в Одном, как и человек. Кроме того, он заметил нечто такое, что выделено и нашим текстом, а именно "замирание дыхания". Он говорит, что обыкновенное дыхание прекращается и его заменяет некий род внутреннего дыхания, как если бы в нем стала дышать другая личность, отличная от его физического организма. Он принимает эту сущность за энтелехию Аристотеля и "внутреннего Христа" апостола Павла, "духовную и субстанциальную индивидуальность, возникающую внутри физической и феноменологической личности и потому представляющую собой новое рождение человека на трансцендентальной ступени".
Это подлинное переживание [Подобные переживания подлинны. Но их подлинность вовсе не доказывает, что все те выводы и убеждения, которые составляют их содержание, обладают заведомо здоровой природой. Даже при душевных заболеваниях встречаются абсолютно общезначимые психические переживания. [Примечание автора к первому англоязычному изданию, 1931.]] содержит в себе все существенные символы нашего текста. Сам феномен, т.е. видение света, представляет собой общее многим мистикам переживание, обладающее, несомненно, величайшей общезначимостью, поскольку во все времена и у всех народов оно выступает как нечто безусловное, что соединяет в себе огромную силу и высочайший смысл. Хильдегарда Бингенская, эта и помимо своей мистики значительная личность, выражает свое главное видение очень похоже.
"С самого детства, говорит она, я вижу в своей душе свет, но не внешними очами и не помыслами сердца; и пять внешних чувств тоже не имеют доли в этом лицезрении... Свет, который я ощущаю, не от пространства, но много светлее облака, несущего Солнце. Я не могу различить ни высоты, ни ширины, ни длины... Что я вижу или чему я научаюсь в таком видении, надолго остается в моей памяти. Я вижу, слышу, знаю и в то же время научаюсь тому, что знаю, словно в один миг... Я не могу распознать в этом свете никакого образа, но все же иногда замечаю в нем другой свет, который у меня называется живым светом, когда я радуюсь созерцанию этого света, из моей памяти исчезают печаль и боль..." [Письмо Хильдегарды монаху Виберту из Gembloux, где она описывает свои видения (1171 г.), p.34f. (В другом переводе.)].
Я и сам знаю несколько человек, которым подобное переживание известно из собственного опыта. Если мне вообще удалось составить представление об этом феномене, то речь, кажется, идет об обостренном состоянии сколь интенсивного, столь и абстрактного сознания, об "отвязанном" (см. ниже) сознании, которое, как это превосходно изображает Хильдегарда, поднимает до осознанности те сферы происходящего в душевных глубинах, что иначе остались бы во мраке. Частое исчезновение в связи с этим общих соматических ощущений, указывает на то, что их специфическая энергия от них отбирается и, вероятно, используется для усиления просветленности сознания. Этот феномен, как правило, спонтанный, возникает и разворачивается по собственному побуждению. Его эффект настолько поразителен, что он почти всегда инициирует разрешение душевных затруднений, а с ним и вывязывание внутренней личности из эмоциональных и идейных завязок, тем самым порождая единство человеческого существа, единство, которое в целом воспринимается как "освобождение".
Осознанная воля не в состоянии достичь такого символического единства, ибо сознание в этом случае играет роль партии. Противной же стороной выступает коллективное бессознательное, которое не понимает никакого языка сознания. Поэтому требуется "магически" действующий символ, обладающий тем первобытным аналогизмом, который и воспринимает бессознательное. Это бессознательное может быть постигнуто и выражено лишь через символ, почему и невозможно обойтись без индивидуации символа. Символ, с одной стороны, есть примитивное выражение бессознательного, а с другой идея, соответствующая высочайшей интуиции сознания.
Древнейшее из известных мне изображений мандалы палеолитическое так называемое "солнечное колесо", недавно обнаруженное в Родезии. Во всяком случае, оно основывается на числе четыре. Вещи, столь далеко заходящие в глубь человеческое истории, конечно же, затрагивают самые сокровенные слои бессознательного и делают возможным их постижение, в то время как язык сознания демонстрирует полнейшую импотентность. Такие вещи не выдумаешь наоборот, они должны вырасти из темнейших глубин забвения, чтобы выразить обостренное предчувствие сознания и высочайшую интуицию духа и тем сплавить между собою уникальность актуального сознания с исторической бездной жизни.