Двенадцать Деяний Будды Шакьямуни
- ЖИЗНЬ ВО ДВОРЦЕ.
«Не презираю жизни я: но если жизнь и все, что в мире, минует — как им наслаждаться? О, если б старость и болезнь, и смерть живущим не грозила, тогда б я мог еще вернуться к обманам чувств и красоты…»
Буддхачарита
Радости жизни
Сиддхартха стал жить во дворце с Яшодхарой в окружении нескольких тысяч благородных женщин. Пребывая среди них, они проводили жизнь, полную блаженства и наслаждений. Среди пиров и удовольствий достиг Бодхисаттва своего 29-летия.
Однажды Шуддходана увидел сон, что Сиддхартха уходит из дома. Проснувшись,он спросил дворцового служителя, пребывает ли его сын во дворце. «Да», — был ответ. Шуддходана задумался: «Видно, это знак, что Он все-таки уйдет, по пророчеству Ашиты». Чтобы не допустить этого, он решил еще более укра¬сить жизнь Сиддхартхи. Он начал возводить для сына три дворца: прохладный для летнего сезона, другой соответствующий сезону дождей, а третий теплый, для зимы. В каждом дворце предполагалось до 500 слуг. Когда бы и куда бы Он ни шел, даже спускаясь или поднимаясь по лестнице, — всюду, эти люди, согласно приказу раджи, должны были его охранять. «Царевич не должен уйти незамеченным!» - говорил слугам царь. Сам Сиддхартха Гаутама вспоминал впоследствии: «Я был знатен, бхикшу, я был очень знатен, чреэвычайно богат: для меня во дворце отца моего были устроены пруды, где цвели в изобилии водяные лилии и лото¬сы, розы и утпалы, благовонную одежду из тонкой ткани но¬сил я. Из тонкой ткани был головной убор мой, верхнее и нижнее платье; днем и ночью осеняли меня белым опахалом из опасенья, что бы прохлада, зной, пылинка, или капля росы не коснулись меня. И было у меня три дворца: один для зимнего жилья, другой для летнего, а третий для дождливой поры года. И в последнем пребывал я четыре дождливых месяца безвыходно, окруженный женщинами, певицами и музыкантами. И тогда как в других домах рабов и слуг кормили грубым хлебом и едой, в доме отца моего им подавали рис, мясо и горячую пищу».
Зов памяти
Некоторые боги, наги и другие существа забеспокоились: если Бодхисаттва задер¬жится в плену этих удовольствий, то живые существа, которые должны достичь Пробуждения от проповеди нового Будды, скорее умрут, чем дождутся своей доли. Он должен покинуть дворец и уйти, стать Буддой…
И вновь, как когда-то очень давно, из непостижимой глубины раздались звуки небесной музыки. Мелодия вдруг обрела словесный смысл: Будды десяти направлений и трех времен обращались к Нему: «Давно, восприняв страдания живых существ, Ты произнес следующий обет: да стану я Прибежищем, Защитой и Спасением для всех, кто живет! О Герой, вспомни прежние жизни и прежнее небо, свой обет помощи живым существам. Время и час для тебя пришли, уходи, о великий Муни, из дома…» — слова унесе ветер, но зов остался в сердце Сиддхартхи. Давно манящее чувство, вновь, как в детстве, возникло в нем. Ощущение тайны возвратилось к нему. «Откуда я пришел? — думал Сиддхартха. — Как оказался в этом мире, среди звуков и блеска красок, среди сумятицы слов и снов? Есть ли какой смысл а том, что я попал в эту жизнь, или все бес¬цельно несется неведомо куда, как облака в небе? Странное это чувство, но если оно пробудилось, то от него не легко избавиться. Сиддхартха вдруг ощутил, что он несчастен, а та действительность, что его окружает, на самом деле тяготит, а иногда и глубоко нестерпима. В мире, пожалуй, есть «счастливые» люди, но это потому, что они достаточно не по¬знали действительность, в которой находятся. Счастье, в конечном итоге, не более чем призрак..
Тут снова раздалась музыка, прекрасная мелодия, на этот раз певицы решили отвлечь Бодхисаттву от нахлынувших на него непонятных раз¬думий. И здесь, уже в земных звуках Он услышал тот же щемящий сердце мотив, вызвавший о недавно тоску:
«Три сферы мира подвержены увяданию и, не имея Прибежища, истребляются огнем смерти, живые не знают путей освобождения от окружающей их действительности. Они подобны пчелам, попавшим в кувшин с водой. Три сферы мира мимолетны, подобно осенним облакам. Жизнь коротка, как вспышка молнии в небесах, жизнь тает быстро, подобно высыхающему ручью…» Звучала другая мелодия, но Бодхисаттва слышал в ней призывы будд и богов.
Слушая все это, Бодхисаттва избавился от своего забытья и направил свой ум к высшему Просветлению. И тут же 32 000 дэвапутр возвали к нему, через ше¬лест листьев: «О ты, высочайший из рожденных, пришло время подвигу. Вспомни пророчество Дипанкары… и позволь голосу Будды быть услышанным!»…
Бодхисаттва, от нахлынувших на него чувств и мыслей, решил развеяться, соб¬раться с духом и прийти к окончательному решению. Он сказал своему колесни¬чему Чандаке: «Приготовь для меня колесницу, мы совершим прогулку по садам.»
Первая встреча
К радже подошел Чандака и изложил просьбу царевича. «Прекрасно, — обрадовался тот, — это должно отвлечь его от раздумий». Он приказал охранять принца от неприятных зрелищ, приказал украсить дороги, по которым, предполагалось, они поедут. Все было приготовлено, и Бодхисаттва вышел через восточные ворота. Колесницы тронулись, и придорожные красоты поплыли мимо неторопливой веселой процессии. В это время одно божественное существо, отозвавшись на душевный настрой Сиддхартхи, молнией пронеслось через все божественные сферы и мгновенно предстало перед самой колесницей принца, превратившись в дряхлого старца. Сиддхартха был поражен его видом и обратился к Чандаке: «Кто это там, впереди, у дороги, телом иссохший, на посох склоненный, дряхлый, седой и со взором угасшим? Что с ним, скажи мне, неужели внезапно зной иссушил его , или таким изначально рожден он?
«Был он иным, — ответил возница, — был он когда-то младенцем прекрасным, вскормленный матерью, любящей и нежной. Юношей был он, всем наслаждался. Все это было… Но минули годы, минули молодость, сила, веселье… Вот он, взгляни: его жизнь на закате».
«Он ли один изменился с годами, или все мы, и сам я, подобными станем?»
«Прав ты, царевич, нас всех ожидает старость: то общая участь живущих…»
Страх охватил принца: так же как грома раскаты пугают горное стадо и в бег обращают, так и царевича сердце мгновенно дрогнуло в страхе; вздохнувши глубоко, поник Он, взор Его застыл. Скорбь увядания и горе старости понял Сиддхартха, и сказал : «Прочь наслажденья! Веселье возможно ли там, где так скоро, где все, без изъятья, гибнут пред роком годов беспощадных? Мимо! Домой! Поверни колесницу! Что за веселье могу здесь найти я, если на нас надвигается старость, если короткие дни моей жизни мчатся, как в вихре опавшие листья?..»
В растерянности, удрученная стрнностями принца, процессия возвратилась назад в город. Сиддхартха переживал увиденное. Он начинал понимать, что не знает действительной окружающей его жизни. До сих пор ему старались преподносить ее с одной стороны, из покоев дворца, препятствуя видеть жизнь глазами от¬крытыми.
Вторая встреча
Через некоторое время он опять почувствовал необходимость выйти за пределы дворца и позвал Чандаку. По дорогам помчались слуги отца, очищая их от стариков, больных, хромых и увечных, странников и нищих. Когда всё было приготовлено, Сиддхартха вышел через Южные ворота, и колес¬ницы тронулись, сопровождаемые песнями, танцами и многочисленной весёлой свитой, впереди, сзади, со всех сторон. Балдахины спасали от зноя, сотни птиц, ярко оперенных, взмывали между цветущих гигантских ирисов и благо¬ухающих деревьев. Сердце радовалось открывшейся природе, с прозрачной яс¬ной синевой неба, обилием солнечного света и легким дуновением ветра, переби¬рающим мерно листья высоченных пальм, но молнии подобный дэвапутра пред¬стал перед очами принца, превратившись в больного паралитика.
«Кто это? — Сиддхартха не мог оторвать от него изумленного взгляда, — Чандака, кто это с телом негибким, чувств всех лишенный, дышащий с трудом, весь истощенный, со вздутым животом и сидящий в нечистотах, видом своим вызывая отвращение?»
Чандака взглянул и ответил: «Это, принц, больной пред тобою, весь он трясется от тяжкой болезни. Облик здоровый исчез, он уходит, помощь, приют и защиту утратил, нет для него их, и смерть его близко…»
Сиддхартха был поражен его ответом, в ужасе отпрянул от зрелища боль¬ного и прошептал: «Как непрочны здоровье и сила, как ужасно болезни обличье, как же мудрец, увидя все это, может беспечно веселью предаться и не искать Пути избавленья?»
Он приказал Чандаке вернуться в город. Люди разошлись. Сиддхартха вновь задумался под впечатлением увиденного. Появилось желание узнать ещё как можно больше о том, что творится за дворцовыми стенами, постичь жизнь в ее полноте…
Третья встреча
Спустя какое-то время вновь была запряжена колесни¬ца, вновь целую округу очистили от того, что не радует глаз и может удру¬чить принца. В назначенный прекрасный день Сиддхартха вы¬шел через Западные ворота, и процессия двинулась как прежде под звуки чу¬десных мелодий, с представлениями актеров, шутками и беспечным смехом придворных. Дорога сначала тянулась мимо лотосовых прудов, где были украшены беседки, мостики, очаровательные островки с гуляющими забавляющимися людьми. Затем, у великолепной сандаловой рощи, повернули направо. Подобно сотне бессшумных молний несколько богов оказались перед самой колесницей Кумары, превратившись в четверых носильщиков, несущих тяжёлую ношу, и в толпу рыдающих людей. Сиддхартха резко выглянул из балдахина, рукой приказал Чандаке приостановиться.
«Кто эти четверо с ношей тяжелой, убранной пышно цветами, венками? Кто остальные, идущие с ними, те, что в отчаянии стонут, рыдают?» —спросил Он дрогнувшим голосом.
«Это умерший, — ответил Чандака, — это, о принц, мертвец пред тобою: сила и жизнь от него отлетели, мыслей нет более в сердце холодном, разум рассеялся, духом покинут, остов телесный увял и распался. Все, кому дорог он был, облеклись трауром черным, провожая его к месту сожженья. Неизбежно страдание это: каждый из тех, кто узнал час рожденья, должен познать и конец своей жизни…»
Смолкли смех и музыка, воцарилось тягостное молчание. Придворная свита была в недоумении; откуда здесь могло появиться это траурное шествие? Ведь везде стоит стража, которой строго приказано не пропускать ничего из подобного? Носилки с телом покойника пронесли мимо, и Сиддхартха воскликнул: «Вот он, конец всех живущих, а миром это не понято и забыто! Жестки сердца у людей, если могут они спокойно идти по дороге, к смерти ведущей! Назад колесницу! Времени, места здесь нет для веселья! Может ли миг пребывать беззаботным тот, кому общая гибель понятна?…»
Опять колесницы повернули ко дворцу. Двое всадников несколько замедлили шаг, попридержав коней, и подались назад, повернув к удалившейся похоронной процессии. Но сколько они ли скакали — они не встретили никого, словно никого и не было…
Размышления
Сиддхартха прибыл во дворец в горестных раздумьях и размышлениях. Шуддходана же проявлял все большую сообразительность для создания новых соблазнов для юноши. Дворцы были построены с завидной быстротой, и хотя у Шакьев роскошь была не в особом почете, все же нельзя было ступить и шага, чтобы не натолкнуться на ее присутствие. Все, что только было чудесного на земле Капилавасту и окрестностях, — все это появлялось во дворцах. Раджа тратился на дорогие приобретения в других землях. Изысканными вещами, искуссными творениями, изящными яствами и драгоценностями, редкими певчими птицами украшалась жизнь Сиддхартхи и Яшоды, для которой это было истинным наслаждением, ведь она не разделяла задумчивости и сомнений мужа.
Сиддхартха припоминал все новые забытые детали увиденного, вспоминал обрывки фраз из разговоров окружающих: «…этого не стало…», «того больше нет…» — и жизнь предстала пред ним с очень неприглядной, суровой и безобразной стороны. «Сочетание трех миров постоянно сгорает в скорбях старости и болезней», — думал он.
«Лишенный покровителя, мир пожи¬рается пламенем смерти: не стремится живое к освобождению; обезумевшие в суете своей, живые существа бьются напрасно, словно пчелы в закрытом сосуде. Жизнь непостоянна, подобна облаку осеннему и, как поток низвергающийся с гор, быстротечна. Минует краткая и незаметная жизнь существ, стремительно, как молния в небесных далях… Образами влекущими, прекрасными, звуками, благовониями и внушениями приятными, прикосновениями сладостными пленяется мир в сетях времени. Полны всегда скорбями желания в основаниях своих: неразлучна со страхом, с битвами, с болями и печалями жажда желаний, обвивающая нас лиана жажды бытия, — и это навсегда!..»
Пламенеющими, ужас наводящими могилами, болотами мирских судеб, длинным лезвием бритвы, в мед погруженной, главою змеи, из нечистого сосуда выглядывающей, признаются мудрецами желания. Их свойства подобны отраже¬нию звезд на подвижной воде луны, отзвуку эха, в горах замирающему… Мгно-вение — вот вся их жизнь, иллюзия, марево знойной пустыни… Молодость минует. Разрушится тело, как дерево, молнией сраженное, как дом обветшалый… Как вырваться из-под власти старости, превращающей красоту в безобразие, блеск, силу, мощь и довольство — в немощь, прах и забвение? Как избежать старости, увядания, смерти — какой мудрец поведает об этом?..
А нескончаемая цепь смертей и рождений, смена бытия! Разлука с благами уже добытыми, с существа¬ми любимыми!. И нет возврата, нет воссоединения с ними, как листьям опав¬шим не соединиться с ветвями родными, как не остановиться и не повернуть вспять бег реки быстротечной!…
Попытки отвлечения.
Когда Яшода попыталась в очередной раз отвлечь его от сумрачных дум, которые, как она заметила, все чаще стали посещать мужа, то успеха она не доби¬лась. Женщины затеяли какое-то грандиозное представление, и Яшода предло¬жила Сиддхартхе принять участие в веселой игре. Он не проявлял интереса и отказался. Тогда она стала требовать, сказав, что он всех презирает, ее и окру¬жающих, за предлагаемые ими дары, почитание и ласки. Недостойно кшатрия, — говорила она, — предаваться унынию. Что вообще с ним происходит? Сидд¬хартха возразил ей, что как раз наоборот, он не только никого не презирает, но более того, обеспокоен за судьбу каждого живого существа, в равной мере как и за нее… И нужно что-то делать, а не предаваться пустым забавам, бессмысленным играм в то время, как всех нас подстерегает опасность тления: « Надо мною — ужас дум о смерти! Покоя, самообладанья я не могу найти, а ты зовешь меня к забавам жалким!»
Тут сообщили, что закончены работы в зимнем дворце. Там всё сияет и дышит заботой любящего отца, и не угодно ли супругам посмотреть и оценить убранство помещений? Яшодхара обрадовалась случаю еще одного развлечения и уговорила мужа поехать.
Четвертая встреча.
В соответствующий день Сиддхартха, вышедши через Северные ворота, с безучастным видом сел на приготовленное для него сиденье, источающее тончайшие ароматы цветочных гирлянд, и колесницы направились к Зимнему дворцу. Там все было сделано на славу , все оценили это. Только Сиддхартха смотрел на все это очарование, как больной неведомой болезнью. Казалось, его ничто не радовало. На обратном пути, подобно молнии незаметной и бесшумной, возник перед ним один из дэвапутр, превратившись в нищего странствующего аскета с чашей в руках. Сиддхартха моментально его заметил и, дав знак остановиться, спросил Чандаку:
«Взгляни, Чандака, кто этот встречный — с ясным умом и уверенным взглядом, вниз он глаза опустил и неспешно в красной одежде с чашей шагает, в полном спокойствии и без гордыни?»
«Это отшельник, шраман — ответил Чандака, — нищий странник, йогин, покинувший мир ради поиска Истины».
«Он отказался, — промолвил Чандака, — от существующих благ и желаний, тело подверг суровой аскезе, ум и речь у него дициплинированны, он в созерцании истину ищет, бродит, питаясь одним подаяньем, напрочь лишенный пристрастий и гнева…»
Впервые у Сиддхартхи зародилась надежда на получение ответов на мучившие его сомнения. Слова Чандаки произвели на него благотворное впечатление: «Мне по нраву ответ твой, Чандака, жизнь такую все мудрые хвалят, в ней покой обретают святые, в ней ответ для себя я вижу,» — произнес Сиддхартха и подозвал к себе нищего аскета. «Расскажи мне, кто ты и чего ты ищешь?», - обратился Он к нему.
«Я человек, убоявшийся рождения и смерти, — произнес нищий, —ставший аскетом ради избавления от сансары. Желая избавиться от мира, подвластного перерождениям, я ищу блаженной и неразрушимой обители, в уединении от людей, живя где попало, у подножия дерева, в брошенной хижине, в горах или в лесу, без семьи, без надежды, я странствую по свету, ко всему готовый, отторгнув все страсти, презревши все внешние вещи, ища только высшего блага: к нему направлены все мои мысли…»
Вместе с пищей, которую Он положил в пустую чашу шрамана, за¬родился покой в сердце царевича. Он наконец решился на то, к чему готовился еще до рождения и что с убедительной необходимостью предстало сейчас перед ним, как единственное решение после его мучительных раздумий. Вся эта жизнь иссякла, Он до конца понял ее.
Рождение сына .
Вернувшись, Он бросился к отцу, умоляя его отпустить в джунгли, к шраманам, но тот в ужасе запретил даже думать об этом и еще более укрепил стражу на всех постах. Теперь толпы танцовщиц и музыкантов ходили за прин¬цем следом, а Он, обозревая окружающее, бормотал: «Какое безумие, какое безумие! Мечты о красоте, чувственности… Все под мечом, висящим над головой, пред лицом трех чудовищ: старости, болезни и смерти — они отравляют любое наслаждение!»
Донесли весть о рождении сына. Ребенка назвали Рахула. После торжеств по этому поводу Сиддхартха с горечью подумал: «Вот и еще одна мучительная привязанность, от которой придется освобождаться…»
Шуддходану же не покидало беспокойство: прорицатели предсказали, что Сиддхартха должен будет уйти через главные царские ворота. Тогда были соору¬жены очень большие, красивые двери, которые бесшумно открывали и закрывали более полусотни людей, предупреждавшие любой его шаг, но при этом не забы¬вающие строгого приказа Шуддходаны: «Принц не должен уйти незамеченным!»
- УХОД ИЗ ДОМА
«Двадцать девять лет мне было, Субхадра, когда я отрекся от мира, в стремлении найти Непреходящее.»
Махапаринирвана Сутра.
Просьба об отречении
Раджа Шуддходана сидел, глубоко задумавшись. Накануне он опять увидел сны, которые, по всей видимости, оправдывали старое предсказание о печальной судь¬бе сына. Он не хотел им верить, но сама действительность являла какие-то зло¬вещие для него знаки, предвещающие уход Бодхисаттвы. Уже не было слышно пения птиц, чего никогда не случалось, цветы увяли, несмотря на уход , с де¬ревьев слетел цвет и завязь плодов, животные проявляли непонятное беспо¬койство и волнение. Яшодхара увидела во сне, что земля под ее ногами пришла в движение.
В то же время, Сиддхартха проснулся от яркого и ясного сна: вся земля была его ложем, гора Сумеру — подушкой, сильный свет рассеял весь мрак, а над ним распростерся огромный зонт, появившийся из земли и распространив¬шийся над всеми тремя мирами. Появились разноцветные животные и птицы, которые затем приобрели один цвет. Сам Он поднялся , не загрязнившись, на гору, образованную не-чистотами, спас множество существ, носимых потоками воды, и наконец на склоне Сумеру взошел на трон, поддерживаемый львами, боги склонились перед ним.
Больше не раздумывая, Сиддхартха пошел к отцу и повторил свою просьбу: «Я дам тебе все, —проговорил Раджа умоляя, — , всё, что только ты сможешь пожелать, только оставайся, не уходи, и не проси меня, об этом!»
Сиддхартха спросил: «Ты можешь мне даровать вечную юность, здоровье и бес¬смертие?».
«Нет, — ответил Шуддходана, — но пусть твои желания исполнятся. Возвращайся к Себе».
Сиддхартха удалился, а раджа позвал к себе всех шакьев и рассказал им все. Решили выставить сторожевые отряды по 500 человек во¬инов с колесницами и столько же пеших, как при военном положении. «Принц не должен уйти незамеченным», — повторяли друг другу воины.
Оставление дома
В ночь, когда взошла звезда Пушья, Бодхисаттва проснулся с твердым решением выполнить предназначение, время пребывания во дворце для Него прошло. Он встал и никем не замеченный начал пробираться к выходу среди спящих женщин. Он взглянул на них, безмятежно спящих в самых разных позах, и подумал: «Что за жалкие существа, несчастные и бездумные: желать с ними наслаждений — что за безумие! Скорее, сегодня , сейчас — в лес!»
Город спал, боги наслали на всех крепчайший сон. Бодхисаттва пошел к отцу. Увидев спящего царя, Сиддхартха прошептал: «Отец мой, люблю тебя! Но тоска нечеловеческая овладела мною, и не могу я здесь более оставаться, я должен освободиться от этого страха». Зайдя к жене, вспомнил о годах, прожитых вместе в удовольствиях и роскоши. «Вот, — вздохнул он, — это все прошло, кончилось, исчезло … » Взошел наверх, на галерею, посмотрел из окон дворца на звезды, на небо, беспредельное, глядевшее на него бездной миров. Он призвал на помощь всех своих предшественников, всех Победителей, всех Будд прошлого, и воскликнул: «Время настало!»
Потом Он спустился и вновь посмотрел на жену и сына, безмятежно спящих, постоял и удалился… Тихо позвал верного Чандаку и попросил привести ему лошадь.
«Куда вы отправляетесь?» — спросил Чандака.
«Я ухожу из мирской жизни. Звезда Пушья на небе, и это доброе предзнаменование, что все мои цели будут осуществлены. Этой ночью все должно свершиться, поэтому поторопись!»
Чандака попытался его отговорить, но Бодхисаттва в ответ напомнил ему о зле, проистекающем от желаний, Его невозможно было переубедить.
«Сейчас не время уходить, — настаивал Чандака.
«Нет, — возражал ему Сиддхартха, — именно желая блага всем живущим, я, достигнув пробужденного состояния, где отсутствуют старость, болезни и смерть, принесу людям спасение. Такой обет я дал давно, и сейчас пришло время выполнить его!»
Чандака привел лошадь с именем Кантака, украсил ее, Бодхисаттва сел на нее верхом. Четыре Махараджи, подняв и посадив его в седло, ушли на небеса. Заструилась небесная музыка, и, с многими почестями, исходящими от богов, они прошли мимо заставы, где вповалку спали воины и стража. Прошли ближний лес, вступили в дальний, кончились пределы владений Шакьев.
Прощание с Чандакой
Наконец, найдя подходящее место, остановились. Сиддхартха вернул Чандаке лошадь, который всё ещё продолжал его упрашивать остаться.
«Мой господин, — говорил он, — еще не поздно вернуться.»
«Я вступаю в лес подвижничества, — отвечал Бодхисаттва, — не из желания каких-либо благ. Пойми, Чандака! Я не хочу ни чувств любви, ни чувств гнева, не желаю я и самого неба. Хочу разрушить старость и смерть, обратившись к древнему пути… Его я и ищу. Прощай!… Не плачь о нашей разлуке: всем привязанностям и связям есть конец, к чему печаль о расставании? Вернись к моим родным, к отцу и убеди его даже не вспоминать обо мне, внуши ему сознание неизбежности происшедшего: в таком сознании сгорает привязанность, а там, где она истреблена —нет больше места для печали и сожаления. Неотвратим закон изменчивости, и, если бы я сам не покинул своих близких — смерть все равно разлучила бы нас. Где мать моя, носившая меня под сердцем с радостью и болью? Что я для нее, давно умершей? И где она для меня сегодня? Как птицы, встретившись на ветке, разлетаются в разные стороны, как облака, прильнувшие на миг друг к другу, расплываются снова вдаль — таковы все встречи живых существ. Мы только призрачный обман друг для друга. Весь мир, все, что в нем, преходит, а потому — прощай и не печалься!…»
Они обнялись и расстались. Позже на этом месте поставят ступу, которая станет известна как «Ступа в память возвращения Чандаки».
Уже в совершенном одиночестве Сиддхартха срезал волосы мечом и подумал, насчет своего дорогого бенаресского платья, что нищему аскету не пристало разгуливать в лесу в такой одежде. Боги услышали его мысли, и вскоре на дороге появился охотник, который, спросив его, кто Он, поднес ему одежду красноватого цвета. Когда Сиддхартха облачился в одежду аскета, боги воскликнули в восторженном порыве: «Сиддхартха вступил на стезю Дхармы!» И этот ликующий возглас донесся до небес Акаништхи.
Чандака, в это время, продолжавший тайно наблюдать за принцем, решил после увиденного, что уже ничего не изменить. Он возвратился назад и поведал Шуддходане и семье принца о всем, что произошло, и, тем самым, облегчил их скорбь.
Обу¬чение у шрамана Арады
Покинув мир, Гаутама сначала прибыл туда, где жил шраман из брахманов Рашвата. Здесь было много хижин, где жили отшельники, занимаясь суровой аскезой.
Потом Он достиг Вайшали, места, где аскет Арада Калама обучал своих учеников погружаться в сферу лишённую признаков. Бодхисаттва выразил желание стать его учеником. Прежде всего Он спросил Араду Каламу, как избавиться от ста¬рости, болезни и смерти.
Арада Калама ответил Гаутаме так: «Это достигает¬ся познанием происхождения нашего смертного бытия и возвратом к Истоку. То, что рождается и стареет, то, что подвластно неволе и смер¬ти — есть обнаруженное или проявленное, тогда как не обнаруженное, не проявив¬шееся — противоположно этому. Неведение, достоинства и недостатки прошлых деяний и желание — вот причины бытия. Пребывающий в области этой триады не достигает сути вещей. Пять препятствий стоят у него на пути к освобождению: эгоизм, ложные воззрения, ложные методы освобождения, привязанность к внешним вещам и тяготение к бытию, что порождает только новое рождение — таков пятеричный источник великого обмана, соблазна, двойственности. Познай , что смерть и рождение — самообман, ясно уразумей, что же¬лание есть великий самообман. Живущий подобен младенцу укутаному пелен¬ками пятеричного невежества , - омраченности, страсти, ненависти, гордыни и зависти. Он переходит из одного рождения в другое. Человек странствует в мирах воплощен¬ного бытия, в мирах, изобилующих горем, очарованный мечтою, о том, будто он владыка, он — слушатель, он — мыс¬литель, он — причина и следствие. Для избавления от этого дурманящего заблуждения, помни, что в отсутствии причины заложено и отсутствие следствия; познай мудрец, жаждущий избавления, четыре вещи: просветленное и непросвет¬ленное, проявленное и непроявленное, и должным образом познай их. Отри¬нув все ложные воззрения, предайся рассуждениям о Высшем Абсолюте, Брахмане, выполняй строгий порядок священного познания для до¬стижения области бессмертия…»
«Как и где, в таком случае, нужно вести эту жизнь священного познания и до каких пределов простирать ее? — снова спросил Гаутама. Арада сказал:
«Прежде всего, благочестивый, покинувший дом свой и ставший нищим, неукос¬нительно поддерживай определенные правила поведения в течение всей жизни, довольствуйся милостыней, живи в уединении. Будь равнодушен ко всем чувствам, размышляй над священными текстами, довольствуйся собой. Тот, кто знает, что страх исходит из страсти и что высшее блаженство — в бес¬страстии, старается подавлением всех чувств установить спокойствие духа. Так приходит первая ступень созерцания и обладание новым, неведомым переживанием самадхи в мире Брахмана, которому еще присуще наслаждение. Мудрый, зная, что это состояние одурманивает дух, восходит до второй ступени дхьяны, чуждой этого состояния, но имеющей свое собственное блаженство, особое переживание благости — Абхасур. Тот, кто осво¬бодит свой дух и от этого восторга, — достигнет третьей ступени созерцания, блаженной, но без примеси удовольствия. Здесь останавливаются многие шраманские учителя, полагая, что истинное освобождение наступило, так как радость и скорбь остались позади, и работы мысли нет. Достигший такого состояния и в равной мере не желающий его и не пренебрегающий им,— получает четвертую ступень дхьяны, недоступную уже никакому удовольствию и скорби. Возвышаясь и за эти пределы мудрец поднимется к еще более высшей мудрости, с целью упразднить всякую телесность, ему чужда уже всякая форма, всякое проявление во внешнем. И вот тогда Атман, душа, вырвавшаяся из тела, как птица из клетки, освобождается. Это есть состояние Верховного Брахмана, вечного, чуждого любых признаков, качественно неопределенного. Таковы средства освобождения, которые я указал тебе, если ты постиг их и одобрил, действуй соответственно».
Бодхисаттва стал практиковать и достиг ступени погруженности, о которой учил этот шраман. Арада предложил ему совместно обучать учеников.
Однако Гаутама понял, что учение Арады , утонченное и выдающееся, не является окончательным, так как не учит, как нужно освобождаться от Атмана.
«Мне пришла мысль, — вспоминал позже Гаутама, — что это учение не ведет к отречению от сансары, не ведет к концу воли и желания, к распаду понятий, к прекращению страдания, прозрению и полному Пробуждению , к угасанию заблуждения . Оно ведет лишь к появлению в области не-бытия, а к самому не-бытию не ведет».
Он обратился Араде: «Ведь я, Арада, ищу полного освобождения, которое не допускает никакого возвращения к сансаре и ее суете, в то время как ты, не допуская никакого возврата в мир сансары, обещаешь достижение некоего последнего состояния бытия, состояния Великого Брахмана, полного покоя, без начала и конца, без пределов и границ, без первого и последнего. При всей неопределенности и бесформенности — это не-бытие есть все же «бытие», а стало быть сансара. Я ищу Того, где не может быть речи ни о смерти, ни о рождении, ни о бытии, ни о не-бытии, ни о вечности, ни о не-вечности. Атман, хотя и освобожденный от принципа развития и от усло¬вий его, все же подвержен рождениям, душе придется быть носителем семени, ей присущ еще зародыш.. Дхарма рождения или элемент сознания скрывает в себе, подобно зародышу, другую дхарму. Ты, Арада, говоришь, что наше «Я», став чистым, получает истинное освобождение. Но если мы, хотя бы и после распада нашей временной телесной личности, в будущем вновь встретимся с сочетанием причины и следствия, происходящих от прошлых существований, тогда опять появится возврат к путям рождения: точно как зародыш или семя, в котором элементы Земля, Огонь, Вода и Ветер — четыре стихии, казалось бы, уничтожили жизненное начало. Но, при встрече с благоприятными обстоятельствами, без видимой причины — оно оживает, в силу присущей ему способности к жизни, в силу жажды бытия! Достижение твоего предполагаемого освобождения, в котором есть идея личности и живого существа, не несёт конечного освобождения от возможности вернуться к проявленному бытию. Большинство людей еще не упразднило представления об Атмане , пусть и очистив его. Не может быть полного освобождения, пока длится представление об Атмане. В нём нет истинного отказа от себялюбия, эгоизма. Пока ум не освободится от любых качеств, свойств и определений свободы не будет. Вот почему я утверждаю, что полное достижение моей цели — освобождение от цепей бытия — может быть найдено только в устранении всего.»
Арада Калама выслушал, и возражать не стал. Ботхисаттва отправился дальше.
Обу¬чение у шрамана Удраки
Его путь пролегал через страну Магадху. Он достиг горы Пандава и остался там. После пребывания в этих местах пошел дальше. Через ворота Тапода Он вошел в Раджагриху, столицу Магадхи. Горожане и их раджа Бимбисара прониклись к нему верой и, догадываясь, кто перед ними, предложили Ему часть царства, но Он отказался.
Вскоре Он встретил Удраку Рамапутру, другого великого аскета-шрамана, который обучал своих 500 учеников погружению в сферу, где нет ни сознания, ни не-сознания, называемое Бхавагра, и решил у него остаться, став учени¬ком. Когда искомое самадхи было достигнуто, Гаутама выразил сомнение в необратимости этого состояния.
«Мудрый Удрака, — подумал Бодхисаттва, — познал несовершенства, присущие имени и именуемому, нашел себе убежище в практической теории, уводящей за пределы отрицания того, что еще удерживает имя и не-имя. Поняв, что имя и не-имя все же являются основой чего-то сущего, хотя и весьма утонченного, он пошел еще дальше и успокоился в убеждении, что нет ни именуемого, ни не-именуемого; ведь разум, успокоившись на этом, становится чрезвычайно утонченным и уже не в состоя-нии идти дальше, так как здесь отпадают и не находят применения любые мыслимые и немыслимые понятия».
Удрака не мог преподать Гаутаме ясного представление о своей теории Атмана, но Гаутама понял, что при всем своем хитроумии и этот мистик поддался обману иллюзии, потому что, достигнув описанного выше состояния шестой дхьяны, дух, хоть и лишенный возможности мыслить понятийно, все же не лишен своей природной возможности вновь вернуться в мир, над которым он только что возвысился и от которого он временно было освободился, тогда как Гаутама искал способа совсем избавиться от возвраще¬ния в сансару.
Таким образом, и это учение оказалось «недостаточным», не ведущим к отречению, к концу воли, к распаду понятий, к прекращению страдания, к Прозрению и полному Пробуждению , угашению суетного обольщения. Оно доводило лишь до пределов возможности восприятия разума. Выхода же из этих пределов в полноту запредельного оно не ука¬зывало. «Я нашел это учение неудовлетворительным и отошел от этого учения, — вспоминал позже Гаутама, —а также и от его проповедника».
Урувела и группа пяти шраманов
Пять учеников Удраки Рамапутры, обучавшиеся у него, также ушли из этого места и последовали за Гаутамой, решив дождаться, когда последний достигнет Нирваны, чтобы потом научиться этому самим.
Они прошли через местность Гайю и достигли берега реки Найранджаны. Решили оста¬новиться здесь, в местности называемой Урувела. Здесь предавалось тапасу множество аскетов. Сидящие многие недели в одной и той же позе или терпя¬щие жар костров, разожженных вокруг, вонзавшие в свои тела тысячи дере¬вянных гвоздей и мучившие себя иными изощренными способами, чтобы пода¬вить чувствительность и приглушить восприятие внешнего мира ради искомого внутреннего, — они наводили трепет и вызывали преклонение у почитателей. Бодхисаттва подумал: «Здесь я и буду практиковать истинную аскезу, чтобы устранить все ложные воззрения на мир».
